— Ушедшие боги! И такое бывает? Хорошо у меня нет таких проблем.

— У тебя другие, — начинает говорить Котика.

Телефонный вызов от начальства, которое злобно интересуется, почему господин Усманов еще не прыгает вокруг нового места преступления своего любимого маньяка, прерывает откровения. И вот уже они несутся по темным улицам, старая «Лада» дребезжит на поворотах, Котика цепляется за ремень безопасности и говорит: тут надо свернуть, иначе крюк дать придется такой, что начальство окончательно перейдет в фазу оборотня и сожрет всех превентивно.

— Откуда ты знаешь, куда? — дергает ноздрями Усманов. — Нахер я тебя с собой потащил…

Ему мерещится запах крови в машине. Ему кажется, что фонарей в городе стало ровно вдвое меньше. Ему дико чуять тепло чужого тела — коленка в рваной джинсе на каждом повороте все ближе.

«Я тихонько. Посмотреть охота жуть как. Как свидетелей обойдешь — могу отсосать по-быстрому», — нормальные аргументы.

Усманова начинает бесить все. Та же бессмысленная возня экспертов, не тот, но дом-близнец точняк. Тот же Бориска, подскакивающий с уже вытянутыми в трубочку губами.

Тихий ржач Котики становится новинкой сезона. Он скромно похрюкивает в черной тени.

— Захлопнись, бессмертный, — раздраженно рычит сыщик.

Ему опять ходить-болтать, отводить глаза от наспех запахнутых халатов цвета бедра испуганной нимфы и неаппетитно выпирающих из-под красоты телес всех оттенков побежалости.

— Конфетка! Он назвал тебя конфетой, — шепотом заходится Котика, — я щас подохну. Ты бы видел свою рожу, ах-ха. Ну почему? Чо не Циклоп? Или Батый?

— По кочану.

А предательский пакетик любимых леденцов «Магический лимончик» шелестит в кармане, рука сама закидывает в рот светящийся в темноте шарик.

— А! Понял. Дашь попробовать?

— Дам, — он берет шлюхину руку и кладет себе на ширинку, — после. По приколу пойдешь со мной квартиры отрабатывать. Два подъезда.

Котика скучнеет, измеряет взглядом щербатые стены, через раз горящие окна. Потом бодрится.

— А пошли. Щас проверю одну штуку. На лекции понравилось, как различать, когда врут. Ты знаешь, что дриады прямо смотрят в глаза в этом случае? А не отводят, как люди?

— Какая смена мне растет! — преувеличенно восхищается Усманов. — Идем. Я больше по запаху рулю. Не знаю в кого, но нюх, как у собаки.

— Как у зверя, — бормочет Котика под нос, но сыщик поднимается по лестнице и не слышит. Или делает вид.

Обогащенный нехилым опытом Котика курит потом одну за одной, судорожно дышит стылой ночью и с благодарностью принимает от Усманова леденец. Пальцы подрагивают, шарик чуть не улетает в темноту, но взрывается во рту сладко-кислым с ноткой магии, смывая вкус мантикорьего дерьма.

— Блядь, они всегда так? — спрашивает он наконец. И сам не знает хочет ли слышать ответ.

— Ты про кого конкретно?

Котика догадывается посмотреть в лицо своему невольному наставнику в оперативно-допросном деле. Опять заебаный вкрай. Глаза не видны под набрякшими веками, губы исчезли вовсе.

Нет, он представлял, что ждет его после вручения диплома. И на практике был один раз в больничке. Походу он здорово ошибался насчет обиженных и оскорбленных, и стези психолога-бессеребренника. Если только продолжать подрабатывать у Альфоры, иначе можно ноги протянуть не только в грубом, физическом смысле.

— Та баба зеленокожая откровенно тащила из тебя энергию, а мужик многодетный вообще берегов не видит. При чем тут пособия?

— Испуганные люди ведут себя по-всякому, кто-то из визита полиции готов выжать все, — равнодушно поясняет Усманов, — хотя мужик тот мутный, проверить бы его. И детей я не слышал, — он морщит нос.

Котика открывает рот, чтобы сказать: «Ты чуть не бросился на него. Я видел клыки и угловатые скулы. Я чувствовал железные жилы, когда сжал твою руку» и закрывает его, отводит глаза.

— Пошли, Усманов, я тебе обещал.

— Меня зовут Тэмир. Назовешь Конфеткой — язык на шею намотаю.

От безэмоционального голоса булки у Котики поджимаются сами и топорщится по хребту фантомная чешуя.

В машине Котика тянется к молнии на ширинке Усманова привычным и отработанным движением послушных пальцев, но зачем-то поднимает голову и смотрит в черные, до мурашек на загривке, глаза. Как промозглая липкая сырость за решеткой стока. Как лисья нора в дремучем лесу и как водоворот на дне реки, который тащит в сомью яму, откуда точно уже не выбраться. Котика, перекинув ногу, взбирается на колени Усманову, и это жутко неудобно, потому что локоть упирается в окно, а макушка в крышу, но ему на это сейчас так же прекрасно похуй, как и Тэмиру, который пахнет сигаретами, квартирами, которые они прошерстили, несвежей рубашкой — они оба взмокли в духоте. Котика присасывается к его шее, вдыхает этот запах с удовольствием, и ему кайфово двигать бедрами в такт движениям языка во рту Усманова, потому что это не за деньги. Это — для себя.

Усманов грубовато, как от него и ожидалось, лезет пальцами за ремень его джинсов, мнет ягодицы, кусает за губы, откидывает голову, во рту горько от сигарет, а в животе сладко от прилившей к члену крови.

— Звезда, — сыто фыркает, закуривая после того, как Котика демонстрирует ему умение совместной дрочки. — Вроде ж другое обещал.

— Это потом, — продолжая сидеть на нем и разглядывая уже нормальные, человеческие зрачки, обещает Котика. — В более комфортной обстановке.

— Комфортной! Пф-ф, какие мы чистоплюи, оказывается. Со мной пойдешь за сижками или тут подождешь? Дождь, вроде.

Котика предпочитает подождать, слишком уж снаружи сыро и зябко, а до магаза идти полквартала. Котика надувает пузыри из жвачки и смотрит, как по стеклу скатываются мелкие, скупые капли-дорожки, пока в желудке не сворачивается клубком ледяная гадина. Предчувствием прошибает до пяток в стоптанных кедах, Котика выскакивает под дождь и несется через дворы прямиком к магазину, угнездившемуся на углу жилого дома. Там, в полуподвале, из разбитого холодильника со стеклянными дверцами хлещут пиво и минералка, ящики с овощами раскиданы по всему убогому закутку под чьей-то квартирой — капуста в ошметки, абрикосы раздавлены в месиво, вишня смердит кислятиной и в горе картошки глазков прибавилось на несколько человеческих. Из окровавленной тушки с хрустом выдирается позвоночник, когда Котика начинает визжать от ужаса, но быстро берет себя в руки, потому что зверь в одном прыжке загоняет его в угол.

— Я никому не скажу! — говорит он дрожащим, но негромким, доверительным голосом. — Никому! Никого тут нет, только я!

Щиколотку на мгновение лижет кончик хвоста, а следом в его руки грудой мышц и отяжелевших костей падает тело. Котика, не устояв, валится на пол, гладит голую спину и жесткие волосы на дурной башке — интересно, где Усманов оставил шмотки?

***

— Хозяин наркотой торговал, — точно оправдываясь, говорит полковник. — Мы его пять лет искали, место жительства менял постоянно и паспорта. Ориентировки выдавали как штрафы за парковку выписывали. Видать, почуял, вот и… сорвало.

Котика сидит на стуле рядом с Усмановым, который, завернувшись в побитый молью плед, хлебает чай из граненого стакана. Усманова вывели из камеры, как только приехал Амвросий, который теперь устроился напротив за столом и изучает его, как соринку на рукаве пиджака. И Котику тоже — глаза сухощавого, высокого, длинноносого старика остаются цепкими и недвижимыми, как у грифона с гравюр. Котике не по себе от его внимания, он ерзает на стуле, пока ладонь Усманова не ложится ему на коленку.

— Я вам говорю, ошибка какая-то, — недовольно твердит Усманов раз в третий по счету. — Это не мог быть я. На меня морок навели, я только за сигами зашел.

— И порубил там все на салат, — хмыкает Амвросий, которого выдернули ночным рейсом с конференции. — Это ты был, Тэмир.

— Вы же мне лично доки заверяли, что я человек, — Усманов сжимает коленку Котики до боли, и тот шипит сквозь зубы.

— Тогда, когда заверял — был человек, — спокойно отвечает Амвросий и улыбается, как обычно улыбаются только криминалисты и патологоанатомы. — Но человек — существо непостоянное.